В Московском международном доме музыки открылся очередной фестиваль «Владимир Спиваков приглашает». На сей раз в число приглашенных вошли оркестр Капитолия Тулузы и 12 ярких солистов с четырех континентов. Президент Дома музыки рассказал корреспонденту «Известий» Ярославу Тимофееву, чем хороша электронная акустика и как идентифицировать детей, занимающихся музыкой, по их лицам.
— Почему вы выбрали для столь торжественного случая, как открытие фестиваля, такую откровенно трагическую программу — «Смерть Изольды», «Песни об умерших детях», Пятая симфония Шостаковича?
— Секундочку. Как говорил Бродский, эта тема требует сигареты. Смерть — это часть жизни. И в жизни все-таки больше трагедии. Раз уж я вспомнил про Бродского — его как-то спросили: «Что ж вы такой хмурый, Иосиф?» Он ответил: «Потому что я знаю, чем всё это кончается».
— Это знание чувствовалось и в голосе Маттиаса Герне, которого вы привезли в Москву для исполнения «Песен об умерших детях».
— Думаю, что сейчас это лучший исполнитель Малера в мире. Меня он потряс не только своим пением, но и товарищеским отношением. В позапрошлом году он приехал ко мне на фестиваль в Кольмар во Франции, отказав крупнейшему Зальцбургскому фестивалю, — просто чтобы сдержать слово. Поэтому я сдержал свое и не стал менять дату нынешнего концерта, несмотря на приглашение выступить с Национальным филармоническим оркестром России (НФОР) перед лауреатами Нобелевской премии мира.
— Почему после антракта концертмейстер оркестра сменился?
— Это нормальная практика, в Чикагском симфоническом тоже так. У нас есть правило: не обижаться. Благодаря этому первый мой оркестр — «Виртуозы Москвы» — уже 35 лет остается на Олимпе.
— Представьте, что вы не главный дирижер НФОРа, а сторонний наблюдатель. Как вы оцените место этого оркестра в иерархии российских коллективов?
— Место особое. Думаю, что он, конечно, в числе лидеров. И это говорю не только я. Владимир Ашкенази, продирижировав НФОРом, написал мне, что это лучший оркестр в России. После турне в США у нас была превосходная критика. Просто нечасто приходится ездить, потому что нет денег на дорогу.
— А помощи президентского гранта не хватает?
— Гранта хватает только на зарплаты, да еще на поддержку ряда молодых певцов и стажерской группы дирижеров.
— В прошлом году Дом музыки оснастили электронной акустической системой. Звук действительно стал лучше. И все-таки обидно, что академических площадок с живой акустикой в Москве почти не осталось: в зале Чайковского тоже инсталлирована электроника, у некоторых есть подозрения и насчет Большого зала консерватории.
— Я ничего не знал об акустическом инжиниринге, пока не приехал в Сингапур, где ко мне подошел человек с маленьким аппаратом и спросил: «Какую акустику вы хотите?». Я даже не понял, о чем он говорит. А он стал нажимать кнопки и показывать мне разные варианты звучания оркестра, меняя акустику. Я выбрал один из них.
После этого я приехал в огромный зал в Бирмингеме — то же самое. В Сиэтле за бокалом вина я поинтересовался у дирижера Джеральда Шварца, как можно добиться такой замечательной акустики в совершенно новом зале. Он ответил: «Обычно мы не распространяемся на эту тему, но здесь электронная акустика. Сейчас это считается нормальным». Тогда я выяснил, кто всё это делает. Оказалось, есть два человека: японец Ясухиса Тойота и американец Джон Пиллоу. Последний делал звук в Карнеги-холле, залах в Лос-Анджелесе и Сиэтле.
Я поговорил с Сергеем Семеновичем Собяниным, и он доверил мне пригласить Пиллоу и наладить акустику в Доме музыки. Прелесть не только в том, что задние ряды лучше слышат, а в том, что и оркестранты слышат друг друга. Ведь мы 10 лет играли «вслепую».
— Я правильно понял, что в Карнеги-холле тоже неживая акустика?
— Да, корректированная.
— А что вы скажете про Концертный зал Мариинского театра?
— И там то же самое. И в зале, и на новой сцене Мариинского театра.
— Валерий Гергиев об этом, кажется, не говорит. Кстати, как вы относитесь к возможному объединению петербургских культурных институций?
— Меня эта мысль совершенно не занимает. Я живу своей жизнью, у меня свои вопросы и проблемы. Благотворительный фонд, Дом музыки, два оркестра — мне хватает работы. Меня гораздо больше занимает то, что на Совете по культуре при президенте вдруг встал вопрос об увеличении количества часов литературы в школе. Неужели президент должен уговаривать министра образования, чтобы это было сделано? Неужели непонятно, что литература — лучшее и самое эффективное средство формирования человеческого духа?
— Вы, кстати, недавно предложили ввести нотную грамоту во всех общеобразовательных школах.
— Да. Это мысль не моя, а Шостаковича — чтобы в школах изучали не только цифру, букву, но и ноту. Те дети, которые занимаются музыкой — другие. Даже их лица — это уже не лица, а лики.
— Вы верите в реальность всеобщей нотной грамотности?
— Можно только сожалеть о том, что поручения президента выполняются не на 100%. Но сам я сделаю всё возможное — всё, что от меня зависит.
— Еще одна ваша свежая инициатива — возродить Росконцерт.
— Я не имел в виду восстановление советского органа, но если мы хотим, чтобы люди слушали не только дешевую попсу, чтобы они духовно развивались не только в Москве и Петербурге, нужна организация, способная проводить концерты на достойном уровне. Моей личной заинтересованности тут нет — я и так отказываюсь от концертов, предложений слишком много. Я имею в виду молодых музыкантов, которым надо играть, совершенствоваться, расти. Если помощи им не будет, то не надо удивляться тому, что музыканты продолжат уезжать за рубеж.
— Уже есть организации, которые этим занимаются, — Московская филармония, «Музыкальный форум».
— Да, «Музыкальный форум» вообще спас конкурс Чайковского. Потому что человек, приехавший из Америки руководить последним конкурсом (Ричард Родзинский. — «Известия»), был далек от реалий нашей жизни: он хотел звать волонтеров, предлагал расселить музыкантов в семьи, думая что в каждой семье стоит концертный рояль.
— На недавнем заседании Совета Федерации чиновники заговорили о национальной культурной политике, о том, что надо искать идеологию.
— Я боюсь этого слова. Оно меня в принципе смущает. Мы уже проходили это.
— Почему в последнее время в государственные умы вернулась идея обозначить общее русло и всех в это русло направить?
— Потому что люди страшно разобщены, а мир стоит на пороге всеобщего отрицания. Если сейчас этим не заняться, конец будет страшным. Бирюлево будет повторяться многократно.
— В кино недавно уже были случаи, когда фильмам, неоднозначным с идеологической точки зрения, отказывали в финансировании. Может случиться, что завтра вам не выдадут денег на исполнение, скажем, симфонии № 4 Пярта, посвященной Ходорковскому?
— Я с этим не сталкивался. Мне никто не говорил, что играть.
— Недавно вы дирижировали НФОРом на балу дебютанток одного модного журнала. Участие в светских брендовых мероприятиях вас не смущает?
— Никакого смущения у меня нет, ведь это яркое событие для молодых людей — что Национальный филармонический оркестр сопровождает их путь во взрослую жизнь. Когда я приехал на Олимпиаду в Лондон, меня встретила девочка-волонтер, которую я попросил достать хорошую книгу о йоге — моя дочь тогда очень увлеклась этим. И услышал в ответ: «Я была одной из дебютанток, для которых играл ваш оркестр, поэтому первое, что я сделаю — побегу и достану вам эту книжку».
— И последнее. Хозяином новогоднего торжества на канале «Культура» вновь будете вы?
— Нет, на сей раз дирижировать будет Юрий Абрамович Башмет.
